![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kat_bilboОригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
christa_eselin в http://christa-eselin.livejournal.com/62797.html
Всё-таки удивительно, как много народа разделяет заблуждение по поводу того, что для детей в книжках слова не главное, главное – сюжет.
Лично меня, сколько себя помню, слова всегда завораживали гораздо сильнее, чем все прочие приключения, и слушать текст для меня было куда важнее, чем следить за событиями.
Первым стилистическим крючком, который я доверчиво заглотнула в какие-нибудь нежные три-четыре года, был ритм.
«Мы подходили на пароходе к Индии. Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не мог заснуть: все думал, как там будет. Вот какесли б мне в детстве целый ящик игрушек принесли и только завтра можно егораспаковать. Все думал: вот утром сразу открою глаза - и индусы, черные, заходят вокруг, забормочут непонятно, не то что на картинке. Бананы прямо на кусте, город новый - всё зашевелится, заиграет. И слоны».
Я запомнила это сразу, с хода, едва ли не после первого прочтения. Текст раскачивался, поскрипывал у меня под ногами, палуба вставала дыбом, из-под какой-то скамейки под ноги мне выезжал нераспакованный ящик с игрушками, но мне было не до него, потому что впереди, в синих туманных брызгах расцветала жёлтыми банановыми огнями зыбко колышущаяся неведомая Индия, по которой точно так же враскачку, в ритм тексту, ходили слоны и мотали хоботами с зажатыми в них брёвнами.
Мне было совершенно всё равно, что там произойдёт между автором и этими слонами. Затаив дыхание, я наслаждалась этой качкой и этими видениями, которые вырастали передо мной прямо из чёрных, пока ещё мало понятных мне, читаемых взрослыми буковок. И это было – чудо.
Затем – лаконичность. В этом отношении безусловным образцом для меня был несчастный толстовский Ваня с его хрестоматийной сливой. Уже потом, много позже, я удивлялась, узнав о том, что многие в детстве люто ненавидели этот рассказ за жестокость и назидательность. Я же никогда не видела в нём ни того, ни другого: ну, подумаешь, право, ну, съел человек украдкой сливу, не удержался, а его потом уличили во лжи и необидно над ним посмеялись… Что за трагедия? - с кем не бывает… Но вот это «все засмеялись, а Ваня заплакал» было для меня настоящим художественным откровением: оказывается, можно, не говоря ни слова о том, кто что подумал и почувствовал, двумя-тремя еле заметными штрихами показать это так, что всё моментально становится ясно. Это было как раз то, что я потом нашла у Пушкина: «Я долго смотрел на белую степь, по которой неслась его тройка».
Затем – умение создавать эффект присутствия. Раскопав в шкафу в семилетнем возрасте томик стихов Гарсиа Лорки, я читала их взахлёб, одно за другом, решительно не понимала, что в них происходит, но зато понимала другое: тут дело не в том, что я – маленькая и выбрала книжку себе не по росту. Тот, кто написал эти стихи, САМ НЕ ЗНАЕТ, что в них происходит - он просто рассказывает о том, что случайно увидел по пути. Какой-то никому не известный Антоньо Торрес Эрредья, «смуглее луны зелёной» (да!да! зелёная луна БЫВАЕТ, особенно в определённые дни, когда она поднимается над горизонтом, здоровенная и помятая, как медный таз, и вправду сильно отливающий зеленью). И вот этот луноподобный Антоньо идёт куда-то с веткой ивы в руке, потом останавливается и начинает кидать в воду лимоны; просто так, из озорства – и они всплывают один за другим, смешные и прыгучие, как поплавки, и вот уже вся вода начинает светиться пронзительным, травянистого оттенка золотом… А потом его за что-то арестовывают жандармы. Не за лимоны, ясное дело. А за что-то такое, чего мы не знаем. И автор не знает – он просто пишет о том, что видит. И потому то, что он пишет. – ПРАВДА.
О, эти картины, проступающие сквозь тексты!
В некоторые из текстов надо было вглядываться терпеливо и подолгу, пока они не проявлялись потихоньку, как картины, нарисованные молоком, после того, как их подержишь над свечкой. Таков был Паустовский, при первом прочтении казавшийся нудноватым и нарочитым, но постепенно втягивающий тебя внутрь повествования, как в воронку; и вот ты уже сидишь на табуретке перед горящей печкой, рядом с тобой на той же табуретке сидит лягушка, вы обе смотрите в огонь, счастливо вдыхаете запах смолистых досок и сухого клевера, а над вами стучат ходики, и где-то глубоко в дальнем сундуке поёт сама собой включившаяся музыкальная шкатулка
В милые горы
Ты возвратишься…
Любопытно, что всё те же рассказы о Шерлоке Холмсе производили на меня в детстве почти такое же действие. Только огонь в печи был более красным, а комната, в которой я сидела – более тёмной и чужой, и уют её напоминал уют старых церковных развалин, возле которых кто-то развёл костёр и печёт картошку. Я всегда воспринимала эти истории не как живое действие, а как неторопливую жутковатую сказку, и видела себя не участником её и не слушателем даже, а – зрителем. Как будто мне показывали любительское кино, проецируя его не на экран, а на стенку кафельной печки, бог весть как здесь оказавшейся… Иногда мне даже казалось, что я слышу тихое жужжание проектора и шорох плёнки…
Ну, и Грин. Конечно же, Грин. Вот кого я всегда любила исключительно за образы, а не за сюжеты. Меня мало трогал тот факт, что Грей приплыл-таки за своей Ассолью под алыми парусами, потому что я не видела в этом факте ничего особенного – любой грей на его месте обязан был поступить так же. Но то, что я могу воочию УВИДЕТЬ, как сияют эти паруса на фоне холодной, как лёд, пронизанной ветром и солнцем синевы – вот это было для меня стократ важнее и интереснее.
А вы? Какие книги вы любили в детстве не за то, ЧТО там написано, а за то, КАК это написано?
=================================================
christa_eselin в http://christa-eselin.livejournal.com/62797.htmlВсё-таки удивительно, как много народа разделяет заблуждение по поводу того, что для детей в книжках слова не главное, главное – сюжет.
Лично меня, сколько себя помню, слова всегда завораживали гораздо сильнее, чем все прочие приключения, и слушать текст для меня было куда важнее, чем следить за событиями.
Первым стилистическим крючком, который я доверчиво заглотнула в какие-нибудь нежные три-четыре года, был ритм.
«Мы подходили на пароходе к Индии. Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не мог заснуть: все думал, как там будет. Вот какесли б мне в детстве целый ящик игрушек принесли и только завтра можно егораспаковать. Все думал: вот утром сразу открою глаза - и индусы, черные, заходят вокруг, забормочут непонятно, не то что на картинке. Бананы прямо на кусте, город новый - всё зашевелится, заиграет. И слоны».
Я запомнила это сразу, с хода, едва ли не после первого прочтения. Текст раскачивался, поскрипывал у меня под ногами, палуба вставала дыбом, из-под какой-то скамейки под ноги мне выезжал нераспакованный ящик с игрушками, но мне было не до него, потому что впереди, в синих туманных брызгах расцветала жёлтыми банановыми огнями зыбко колышущаяся неведомая Индия, по которой точно так же враскачку, в ритм тексту, ходили слоны и мотали хоботами с зажатыми в них брёвнами.
Мне было совершенно всё равно, что там произойдёт между автором и этими слонами. Затаив дыхание, я наслаждалась этой качкой и этими видениями, которые вырастали передо мной прямо из чёрных, пока ещё мало понятных мне, читаемых взрослыми буковок. И это было – чудо.
Затем – лаконичность. В этом отношении безусловным образцом для меня был несчастный толстовский Ваня с его хрестоматийной сливой. Уже потом, много позже, я удивлялась, узнав о том, что многие в детстве люто ненавидели этот рассказ за жестокость и назидательность. Я же никогда не видела в нём ни того, ни другого: ну, подумаешь, право, ну, съел человек украдкой сливу, не удержался, а его потом уличили во лжи и необидно над ним посмеялись… Что за трагедия? - с кем не бывает… Но вот это «все засмеялись, а Ваня заплакал» было для меня настоящим художественным откровением: оказывается, можно, не говоря ни слова о том, кто что подумал и почувствовал, двумя-тремя еле заметными штрихами показать это так, что всё моментально становится ясно. Это было как раз то, что я потом нашла у Пушкина: «Я долго смотрел на белую степь, по которой неслась его тройка».
Затем – умение создавать эффект присутствия. Раскопав в шкафу в семилетнем возрасте томик стихов Гарсиа Лорки, я читала их взахлёб, одно за другом, решительно не понимала, что в них происходит, но зато понимала другое: тут дело не в том, что я – маленькая и выбрала книжку себе не по росту. Тот, кто написал эти стихи, САМ НЕ ЗНАЕТ, что в них происходит - он просто рассказывает о том, что случайно увидел по пути. Какой-то никому не известный Антоньо Торрес Эрредья, «смуглее луны зелёной» (да!да! зелёная луна БЫВАЕТ, особенно в определённые дни, когда она поднимается над горизонтом, здоровенная и помятая, как медный таз, и вправду сильно отливающий зеленью). И вот этот луноподобный Антоньо идёт куда-то с веткой ивы в руке, потом останавливается и начинает кидать в воду лимоны; просто так, из озорства – и они всплывают один за другим, смешные и прыгучие, как поплавки, и вот уже вся вода начинает светиться пронзительным, травянистого оттенка золотом… А потом его за что-то арестовывают жандармы. Не за лимоны, ясное дело. А за что-то такое, чего мы не знаем. И автор не знает – он просто пишет о том, что видит. И потому то, что он пишет. – ПРАВДА.
О, эти картины, проступающие сквозь тексты!
В некоторые из текстов надо было вглядываться терпеливо и подолгу, пока они не проявлялись потихоньку, как картины, нарисованные молоком, после того, как их подержишь над свечкой. Таков был Паустовский, при первом прочтении казавшийся нудноватым и нарочитым, но постепенно втягивающий тебя внутрь повествования, как в воронку; и вот ты уже сидишь на табуретке перед горящей печкой, рядом с тобой на той же табуретке сидит лягушка, вы обе смотрите в огонь, счастливо вдыхаете запах смолистых досок и сухого клевера, а над вами стучат ходики, и где-то глубоко в дальнем сундуке поёт сама собой включившаяся музыкальная шкатулка
В милые горы
Ты возвратишься…
Любопытно, что всё те же рассказы о Шерлоке Холмсе производили на меня в детстве почти такое же действие. Только огонь в печи был более красным, а комната, в которой я сидела – более тёмной и чужой, и уют её напоминал уют старых церковных развалин, возле которых кто-то развёл костёр и печёт картошку. Я всегда воспринимала эти истории не как живое действие, а как неторопливую жутковатую сказку, и видела себя не участником её и не слушателем даже, а – зрителем. Как будто мне показывали любительское кино, проецируя его не на экран, а на стенку кафельной печки, бог весть как здесь оказавшейся… Иногда мне даже казалось, что я слышу тихое жужжание проектора и шорох плёнки…
Ну, и Грин. Конечно же, Грин. Вот кого я всегда любила исключительно за образы, а не за сюжеты. Меня мало трогал тот факт, что Грей приплыл-таки за своей Ассолью под алыми парусами, потому что я не видела в этом факте ничего особенного – любой грей на его месте обязан был поступить так же. Но то, что я могу воочию УВИДЕТЬ, как сияют эти паруса на фоне холодной, как лёд, пронизанной ветром и солнцем синевы – вот это было для меня стократ важнее и интереснее.
А вы? Какие книги вы любили в детстве не за то, ЧТО там написано, а за то, КАК это написано?
=================================================
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2012-10-04 08:00 am (UTC)Если задуматься над тем, что главнее...Для меня главное - те переживания и эмоции, которые возникают, когда читаешь книгу. Переворачивается что-то внутри, ломается, возмущается, или радуется - значит книга хорошая. Если ты её прочитал и стал другим. Чувствуешь, что что-то в тебе изменилось, не можешь выразить словами - что, но понимаешь, что ты уже не такой, как был. Вот это ощущение всегда было для меня главным. Главнее картин, встающих перед глазами, главнее сюжета.
Еще очень большое впечатление произвела вот эта книга:
http://mirknig.com/2012/03/04/v-carstve-tmy.html
Удивительно легко я её сейчас нашла и очень хочется перечитать. Не знаю, понравится ли тебе, детское восприятие книг всегда ярче взрослого ))
А вообще, спасибо, Кать, за интересный пост.
nostalgie
Date: 2012-11-10 10:54 am (UTC)Трудное я в итоге не осиливал. В детстве для меня трудными стали Толстой и, как ни удивительно, Грин.
К Грину я вернулся в двадцать пять. К толстому не вернулся вовсе ;)
Вообще, я люто ненавидел все описания природы и душевных терзаний героев...
Жюля Верна и Герберта Уэллса я начал читать едва ли не в семь лет - но разумеется, все прриготовления героев к отлёту/отплытию/раскопкам я опускал. Я листал до первых диалогов, и если они ввинчивали тебя в СЮЖЕТ, я оставался на страницах долго. До первого нудного описания природы/терзаний.
Зато некоторые книги оставляли ощущение множества занятных подробностей, которые ты разумеется упустил, а обидно. В этой моей манере такое было вполне лгичным, и со временем я брался за эти книги снова и снова - что б не упустить эти самые подробности.
Наставал момент, когда я осиливал такую книгу от корки до корки. Сюжет я уже практически знал на память, но вот эти самые подробности всякий раз показывали происходящее по-новому.
Вот, например, в младшей школе это были "Приключения Карика и Вали" и что характерно, Обручев: "Плутония" и "Земля Санникова". Вот откуда видимо мои увлечения архаикой :)
Потом был "Остров Сокровищ"...
А в средних и старших классах для меня произошёл Булгаков. "Мастер и Маргарита".
На втором же курсе, помнится, я взялся за другие произведения Михаила Афанасьевича, и после этого "М&М" были прочитаны вновь и поняты уже под вовсем интересным углом...
В последние же годы очень немногие книги вызывают у меня желание прочитать их ещё раз.
Вообще, читаю редко. А ведь в двеннадцать лет, помнится, я в пионерлагере не расставался с книжками. Библиотекарей задалбывал... эээх... где эти годы? ;)